Неточные совпадения
Она говорила о
студентах, влюбленных в актрис, о безумствах богатых кутил в «Стрельне» и у «Яра», о
новых шансонетных певицах в капище Шарля Омона, о несчастных романах, запутанных драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее рассказов всегда было интереснее формы, а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как
новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным
студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились
новые люди: какой-то
студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
— Дом продать — дело легкое, — сказал он. — Дома в цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой
студент сидит?
Новое издание… Усовершенствован. В тюрьму за политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были
новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу, узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и
студент». Про это я теперь знаю наверное.
Новый отряд состоял из девяти стрелков [Сагид Сабитов, Степан Аринин, Иван Туртыгин, Иван Фокин, Василий Захаров, Эдуард Калинковский, Василий Легейда, Дмитрий Дьяков и Степан Казимирчук.], ботаника НА Десулави,
студента Киевского университета П.П. Бордакова и моего помощника А.И. Мерзлякова.
А домик, крытый черепицей, в их отсутствие опять наполнялся
новым поколением
студентов, рвущихся грудью вперед в неизвестную будущность.
Вот этот-то действительный тайный Пик де ла Мирандоль завел
нового рода испытания. Он велел отобрать лучших
студентов для того, чтоб каждый из них прочел по лекции из своих предметов вместо профессора. Деканы, разумеется, выбрали самых бойких.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его
студентами, на горячие, восторженные строки об нем в их предисловиях, в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание
новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
В Московском 1 400 человек
студентов, стало быть, надобно выпустить 1 200, чтобы иметь право принять сотню
новых.
Когда кухарку с судаком действительно загнали в манеж, а
новая толпа
студентов высыпала из университета на Моховую, вдруг видят: мчится на своей паре с отлетом, запряженной в казенные, с высокой спинкой, сани, сам обер-полицмейстер. В толпе
студентов, стоявших посредине улицы, ему пришлось задержаться и ехать тихо.
Вступив на престол, Александр III стал заводить строгие порядки. Они коснулись и университета.
Новый устав 1884 года уничтожил профессорскую автономию и удвоил плату за слушание лекций, чтобы лишить бедноту высшего образования, и, кроме того, прибавился
новый расход —
студентам предписано было носить
новую форму: мундиры, сюртуки и пальто с гербовыми пуговицами и фуражками с синими околышами.
Устав окончательно скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из университетских стен. «Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились на
студентов рядом статей в защиту
нового устава, и первый выход
студентов на улицу был вызван этой газетой.
У капитана была давняя слабость к «науке» и «литературе». Теперь он гордился, что под соломенной крышей его усадьбы есть и «литература» (мой брат), и «наука» (
студент), и вообще — умная
новая молодежь. Его огорчало только, что умная молодежь как будто не признает его и жизнь ее идет особой струей, к которой ему трудно примкнуть.
Было поздно, когда
студент стал прощаться. Молодежь с девицами его провожала. Они удалились веселой гурьбой по переулку, смеясь, перебивая друг друга, делясь
новыми аргументами, радостно упраздняя бога и бессмертие. И долго этот шумливый комок двигался, удаляясь по спящей улице, сопровождаемый лаем деревенских собак.
Молодежь стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и
студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а
студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «
нового человека», «передового человека», «героя».
Скоро, однако, умный и лукавый старик нашел средство примириться с «
новым направлением». Начались религиозные споры, и в капитанской усадьбе резко обозначились два настроения. Женщины — моя мать и жена капитана — были на одной стороне, мой старший брат, офицер и
студент — на другой.
Это был брат моей
новой тетки,
студент Киевского университета.
Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл
новую роль — он сделался чем-то вроде старого добряка-помещика, который сам был когда-то в университете и теперь не может глядеть на
студентов без тихого отеческого умиления.
Впоследствии, когда я уже был
студентом, а потом петербургским чиновником, приезжавшим в отпуск, я всегда спешил повидаться с Чичаговым: прочесть ему все, что явилось
нового в литературе, и поделиться с ним моими впечатлениями, молодыми взглядами и убеждениями.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа
студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в
новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Чисто с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще
студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего
нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
Первые беспорядки, прогремевшие в Москве, были вызваны
новым уставом, уничтожившим профессорскую автономию и удвоившим плату за слушание лекций, что оттесняло бедноту от слушания лекций, а тут, вслед за уставом, грянул циркуляр о введении обязательной для каждого
студента новой формы: мундиры со шпагой, сюртуки, тужурки и пальто со светлыми гербовыми пуговицами и синими выпушками — бедноте не по карману!
Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровстве интендантских чиновников; потом было дело о перемещении войск на прусской границе; потом назначение некоторым лицам, пропущенным в первом списке, наград к
Новому году; потом было донесение Воронцова о выходе Хаджи-Мурата и, наконец, неприятное дело о
студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора.
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то
студента убить за то, что
студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то
новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
После отъезда Григорья Иваныча класс высшей математики, впредь до поступления
нового профессора, был поручен
студенту А. Княжевичу, которого отличные способности обещали славного ученого по этой части.
— В гимназии шли большие хлопоты о назначении
студентам особых комнат, отдельно от гимназистов, помещавшихся в том же здании гимназии, об устройстве
студентам особенного стола в другой небольшой зале и об открытии
новых университетских лекций.
— Да ведь вам надо сильно дорожить университетом, коли вы человек без имени. Я, почтеннейший,
студентов у себя в доме не держу, но для вас делаю исключение до
Нового года.
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип старого
студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям
нового времени.
Московские
студенты все пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о
новом великом таланте.
Пасынков не переменил своего обращения со мной до самого конца моего пребывания в пансионе, хотя разница в годах между нами уже начинала сказываться, и я, помнится, принимался ревновать его к некоторым из его
новых товарищей-студентов.
Студент. По задаткам натуры — ничтожный синьор, вот и все. Я, как взглянул на эту личность, убедился, что в нем все фальшь. Как хотите — индивидуум, служащий по акцизному правлению, имеющий и лошадку, и квартиру, и две тысячи жалованья, — уж никак не
новый человек. А
новый синьор, вот и все. Как же! Он при мне раз сказал, что
студенты — ребята!.. Вот понятие этих господ!.. Дрянь-с, почтеннейшая, дрянь вся эта компания честная. Нет-с, наскучило мне все это. Надо в Москву ехать.
С полуслова понимая приказания медицинского персонала, всегда добрый и разговорчивый, умевший развлекать больных, он всё более и более нравился докторам и
студентам, и вот, под влиянием совокупности всех впечатлений
новой формы бытия, у него образовалось странное, повышенное настроение, Он чувствовал себя человеком особых свойств.
— Однако теперь они какие деньги-то гребут! Ай-ай-ай… страшно вымолвить… Мне племянник
студент летом рассказывал. Рубль за строку, говорит. Как
новая строка — рубль. Например: «В комнату вошел граф» — рубль. Или просто с
новой строки «да» — и рубль. По полтиннику за букву. Или даже еще больше. Скажем, героя романа спрашивают: «Кто отец этого прелестного ребенка?» А он коротко отвечает с гордостью «Я» — И пожалуйте: рубль в кармане.
Наконец, загадка объяснилась: накануне вечером один из
студентов получил книгу Александра Семеныча Шишкова: «Рассуждение о старом и
новом слоге», которую читали вслух напролет всю ночь и только что кончили и которая привела молодежь в бешенство.
Анна Петровна. Не люблю я подобных бесед, а в особенности, если они ведутся Платоновым… Всегда плохо оканчиваются. Михаил Васильич, рекомендую вам нашего
нового знакомого! (Указывает на Венгеровича 2.) Исак Абрамович Венгерович,
студент…
339–343.], пародия Батюшкова на «Певца во стане русских воинов» [Пародия Батюшкова на «Певца во стане русских воинов» Жуковского — «Певец в Беседе славянороссов» (или «Певец в Беседе любителей русского слова») — была опубликована М. Н. Лонгиновым в «Современнике», 1856, кн. V.] и пр.; так представлены были (в «Записках» г. Лонгинова [Речь идет о «Библиографических записках» М. Н. Лонгинова, печатавшихся в «Современнике» в 1856–1857 гг. (см. также «Сочинения М. Н. Лонгинова», т. I, M. 1915).], в «Сборнике»
студентов СПб. университета)
новые интересные сведения о мартинистах, о Радищеве, о Новикове [О Радищеве см. заметку М. Н. Лонгинова «Алексей Михайлович Кутузов и Александр Николаевич Радищев (1749–1802)» в кн. VIII «Современника» за 1856 г.
Толковали между
студентами и в обществе, что все офицеры артиллерийской академии подали по начальству рапорт, в котором просят удерживать пять процентов из их жалованья на уплату за бедных
студентов; с негодованием передавали также, что стипендии бедным
студентам будут отныне выдаваться не в университете, а чрез полицию, в полицейских камерах; толковали, что профессора просили о смягчении
новых правил, потом просили еще, чтобы им было поручено исследовать все дело, и получили отказ и в том, и в другом, просили о смягчении участи арестованных
студентов — и
новый отказ.
Тотчас же потребовали профессора, исполнявшего должность ректора, для объяснений касательно
новых правил. Смущенный профессор, вместо того чтобы дать какой-либо ясный, категорический ответ, стал говорить
студентам о том, что он — профессор, и даже сын профессора, что профессор, по родству души своей со
студентами, отгадывает их желания и проч. и проч., но ни слова о том, что
студенты должны разойтись. Раздались свистки, шиканье, крики — профессор спешно удалился.
Тут фигурировали и Славнобубенск, и Москва, и Петербург, и общие знакомые, и книги, и
новые сочинения, и
студенты, и кой-какие маленькие сплетни, к которым кто ж не питает маленькой слабости? — и театр, и вопросы о жизни, о политике, о Лидиньке Затц, и музыка, и современные события, и те особенные полунамеки, полувзгляды, полуулыбки, которые очень хорошо и очень тонко бывают понятны людям, когда у них, при встрече, при взгляде одного на другого сильней и порывистей начинает биться сердце, и в этом сердце сказывается какое-то особенное радостно-щемящее, хорошее и светлое чувство.
— Мы объявили им, что
студенты новым правилам ни в каком случае подчиняться не будут, и что если начальство не хочет отменить их, то пусть лучше не открывает университета, — а если начальство вздумает употребить старинную тактику, то есть по одному заставлять подписывать матрикулы, то
студенты, конечно, подпишут их, но правил исполнять не будут, так как в этом случае согласие их будет вынужденное.
И вот, окончив таким образом расчет с исправляющим должность ректора,
студенты на этой сходке окончательно решили:
новым правилам не подчиняться, 50 рублей не платить, матрикулы, которые будут розданы, и билеты для входа уничтожить. Сходка, продолжавшаяся более получаса, разошлась шумно.
Для меня он не был совсем
новым лицом. В Нижнем на ярмарке я, дерптским
студентом, уже видал его; но в памяти моей остались больше его коротенькая фигура и пухлое лицо с маленьким носом, чем то, в чем я его видел.
И молодежь — те
студенты, с какими мы виделись, — не выказывала никаких признаков особого подъема духа, даже и в сторону каких-либо
новых течений и упований.
Я попал в воздух горячих споров и толков на Васильевском острову и помню, что молодежь (в том числе мои приятели и
новые знакомцы из
студентов) стояли за картину Иванова; а в академических кружках на нее сильно нападали.
И не мог я не видеть резкого контраста между такой плохой подготовленностью
студентов (державших не иначе как на кандидата) и тем"
новым"духом, какой к 60-м годам начал веять в аудиториях Петербургского университета.
Но в последние три года, к 1858 году, меня, дерптского
студента, стало все сильнее забирать стремление не к научной, а к литературной работе. Пробуждение нашего общества,
новые журналы, приподнятый интерес к художественному изображению русской жизни, наплыв освобождающих идей во всех смыслах пробудили нечто более трепетное и теплое, чем чистая или прикладная наука.
Все, чем наша журналистика стала жить с 1856 года, я и дерптским
студентом поглощал, всему этому сочувствовал,читал жадно статьи Добролюбова и Чернышевского, сочувствовал отчасти и тому «антропологическому» принципу, который Чернышевский проводил в своих статьях по философии истории. Но во мне не было той именно нигилистической закваски, которая сказывалась в разных «ока-зательствах» — тона, вкусов, замашек, костюма, игры в разные опыты
нового общежития.
Всю эту смуту заварил
новый министр Путятин со своими"матрикулами", которых русские университеты до того не знали, и
студенты посмотрели на это как на что-то унизительное и архиполицейское.
Рядом с Вертело, к кому я, по старой памяти экс-студента химии, также захаживал, стояла такая сила, как Клод-Бернар, создатель
новой физиологии, тот самый, кому позднее, при Третьей республике, поставили бронзовую статую перед главным входом во двор College de France, на площадке, окруженной деревьями, по rue des Ecoles.